Чего хотят казахи и почему этого достичь нереально

Английский суд, американские стартапы и возможность не платить штрафы – в один флакон не помещаются

Меня подвела моя самонадеянность. Мне показалось, что поговорить с молодым человеком, выросшим в Независимом Казахстане, будет очень легко. Но в какой-то момент я вдруг понял, что мой собеседник находится в совершенно другом измерении, и я даже как-то растерялся. Как оказалось, у ярких представителей нового поколения, которое уже через несколько лет займет топовые позиции в экономике и госаппарате, взгляды на жизнь даже более консервативные, чем у постаревших либералов.

Ильяс МЫНЖАСАРОВ — физик с блестящим образованием: РФМШ, Физтех, московская аспирантура. Получил популярность благодаря своим едким постам в социальных сетях, сильно приземлившим так называемых агашек, в силу возраста и былых заслуг полагавших, что у них есть законное право на статус лидеров общественного мнения. Агашки сначала его ругали, потом забанили, а потом сочли за лучшее вообще с ним не связываться. Но не только троллинг сделал его узнаваемым лицом. Бросив аспирантуру, Ильяс стал успешным учителем физики, и его профессиональное мнение о школьном образовании оказалось не менее интересным, чем тонкое и весьма чувствительное издевательство над авторитетами фейсбучных информационных пузырей. В итоге — десятки публикаций, упоминающих Ильяса, по значимости для СМИ он опережает многих политиков и привычных лидеров общественного мнения.

Мы долго говорили с ним об эйджизме, казахском языке, школе. Но наиболее интересным мне показалось его отношение к политической ситуации в стране.

— Вы привлекли к себе свое внимание шесть лет назад  тем, что давали очень многим людям веселые, иногда даже злые, но при этом очень точные оценки. То есть вы отслеживаете их выступления. Скажите, на ваш взгляд, в тусовке людей, которые претендуют на статус лидеров общественного мнения, есть персоны, которые, как выражается Айдос САРЫМ, производят смысл и, иначе говоря, формулируют отношение общества к тем или иным событиям?

— Любой человек с аудиторией так или иначе производит смысл. Кому-то это может нравиться, кому-то нет, но, в любом случае, его слушают. Лично я не могу отдать кому-то предпочтение: я слушаю многих не для того, чтобы сформировать собственное мнение, а просто чтобы оставаться в курсе событий.

— По вашим наблюдениям, сильно ли изменилась страна по сравнению с тем, что было до смены президента? Что на ваш взгляд изменилось? Вы как-то сказали, что слоган «Жана Казахстан» не означает «Лучший Казахстан».

— Меняется настроение людей, их восприятие действительности. Ушла сакральность власти, которая была при Назарбаеве. Изменения происходят, но речь не о радикальных реформах. И так я скажу: я не уверен, что серьёзные реформы вообще понравятся людям. Когда люди возмущаются, что ничего не меняется, они не понимают, каких перемен они хотят. В восприятии большинства граждан реформы – это когда все меняется в хорошую сторону, когда много субсидий, все бесплатно и все очень быстро. Люди хотят английского суда, американских стартапов, но при этом не платить штрафы или иметь возможность неформально решать вопросы, как в Казахстане. Но необходимо понимать, что любое благо и достижение страны имеет свою цену. В США это дается дикой конкуренцией, высоким темпом жизни, необходимостью все время бежать вперед. Если говорить про справедливый английский суд и парламентаризм, то нужно помнить про жесткость законов. Закон может быть архаичным, глупым, каким угодно, но бюрократы следят за его исполнением. Кстати, поэтому в Европе, например, новые технологии управления внедряются гораздо хуже, чем в Казахстане.

В чем сложность, допустим, жизни в Англии? Допустим, у состоятельного лондонца на чердаке завелись летучие мыши. Он вызывает специальную службу, а ему отвечают: «Летучим мышам будет сейчас некуда лететь, дождитесь то ли весны, то ли лета, тогда их выгоните, а пока терпите» . У нас эти все вопросы решаются гораздо проще.

Реформы — это период неопределенности, китайцы не просто так говорили: «Не дай бог родиться в эпоху перемен». У нас уже был такой период — в 90-е. Но все ли вспоминают их с теплотой в душе? Скорее наоборот, для большинства это ассоциируется с хаосом, когда в одночасье академики и образованные люди вышли торговать на улицы, а по городам разгуливали бандиты с автоматами. Я понимаю, что реформы нужны, но я не знаю, к каким последствиям они приведут и с какими рисками мы можем столкнуться.

Насколько плох был Назарбаев? У нас же модно было его всегда осуждать, особенно когда он был при власти. Сейчас, конечно, нотки ностальгии появились. Говорят: мол, в 2001 году был шанс, когда младоказахи могли всё изменить. Но я смотрю на них сегодня и не вижу в них ничего выдающегося. Они были «на коне», пока их любил Назарбаев. Их оппозиционная известность якобы получена вопреки ему — но на деле она появилась благодаря его существованию. Без него они, по сути, не представляют из себя чего-то особенного. Единственное, чем они интересны, когда их зовут на интервью, это воспоминаниями о том, как когда-то они делали бизнес, в чем-то были первыми, участвовали в каких-то выборах – вот и все.

Непонятно, сложилось бы ли лучше, приди они к власти в нулевых? Потому что сменяемость власти — это не панацея от всех проблем. Было бы ли это правильным, если бы власть поменялась в Казахстане, где нет работающих институтов? Посмотрите на Украину: там уже столько президентов сменилось, но даже если не говорить про войну, жизнь у них лучше не стала. Да, у них есть опыт сменяемости власти, открытых выборов, но при этом трудно говорить о полноценно работающей демократии. Тот же самый Кыргызстан. Сколько президентов у них сменилось, сколько раз они испытали ужас революции, но при этом говорить о том, что у них сформировались институты, тоже не приходится. И надо быть наивным, чтобы думать, что мы могли бы что-то сделать лучше.

— Какие реформы вы назвали бы принципиально важными? На ваш взгляд, что еще нужно реформировать?

— Сейчас, мне кажется, у ТОКАЕВА задача сохранить то, что есть. В основном происходят косметические изменения. И не потому, что он трусит. Во-первых, как мне кажется, по своему характеру он человек осторожный, во-вторых, сейчас в мире такая ситуация — никто не может предсказать, что случится завтра. Не до экспериментов. Придет к власти какой-то популист, например, и может случиться то непоправимое.

— То есть реформ сейчас нет, на ваш взгляд?

— Радикальных реформ нет. Но при этом я не являюсь сторонником идеи, что надо все рубить, менять, тут же полностью распустить Amanat, распустить парламент, сделать его однопалатным, как часто декларируют наши активисты. Из-за того, что вы распустите партию власти и в парламент пойдут все, кто хотят, законы как часы работать не станут. Почему-то многие активисты, которые живут в Алматы, учились в Лондоне, в США пожили, убеждены, что после уничтожения существующего режима к власти придет их соратник, такой же активист: гуманный, против насилия в семье, за либеральные реформы и так далее. Но почему они не допускают, что к власти может прийти какой-нибудь радикальный исламист?

И пока в стране не работает полноценная система сдержек и противовесов, кто может гарантировать, что подобное не произойдёт? Более того, не приведет ли наличие горячих голов в парламенте к каким-то межнациональным столкновениям в стране?

— Ну, как Айдос сказал, их всех усреднили, я так понял.

— Поэтому наша власть так осторожна. Почему не допускают абсолютно свободных людей, без царя в голове? Потому что даже два человека в парламенте, которые будут говорить все, что угодно, могут дестабилизировать обстановку. Любой рост свободы и демократизации сопровождается насилием. Это факт из учебников политологии. Когда вы вовлекаете в политику социальную группу, которая ранее была исключена из политической жизни, они не скажут молча «спасибо» и не встанут просто в общий хоровод. Они будут отстаивать свои права, проговаривать свои обиды, требовать изменить те порядки в обществе, которые ранее казались нормальными и общепринятыми. Нередко в стране, где нет развитых институтов, все эти процессы могут быть чреваты дестабилизацией,

— Вы ходили на выборы?

— Я ходил, голосовал.

— В Алматы живет, наверное, самое большое количество критиков власти. Но при этом явка на выборы — всего 25%. Впервые, по-моему, на президентских выборах показали низкую явку, честные показатели. На ваш взгляд, чем объясняется такая пассивность?

 — Это нормально, в крупных городах всегда голосуют меньше, чем по всей стране. Как и в Москве голосуют меньше, чем по всей России в среднем. Так же и в Алматы. На самом деле политическая жизнь в Алматы бурлит. Когда какие-то протесты, когда какие-то инициативы, люди находятся, кучкуются здесь и высказывают свое мнение.

— Простите мне мой цинизм, но мне кажется, что бесплатная раздача донеров соберет гораздо больше людей, чем митинг против незаконной застройки.

— Здесь вопрос в другом, мне кажется, люди, которые требуют каких-то изменений, не воспринимают выборы как инструмент изменения их повседневной жизни. Но при этом, если мы вспомним трагический Кантар, все происходило здесь. Это были политически активные люди, неважно — деструктивные или активные.

— На ваш взгляд, это было стихийно или подготовленно?

— Было все вместе. И народ созрел, и большая концентрация неустроенной молодежи, которой было нечего терять, и накопленные ошибки управления. Ну и кто-то ради интереса пошел – все побежали, и он побежал.

— Пограбить?

— Да, пограбить. Но я про то, что алматинцы понимают: когда люди объединяются, они могут что изменить. Когда были земельные митинги, полиции приходилось всех ловить. Когда были выборы с участием КОСАНОВА, я помню, тоже люди собирались, где-то их задерживали. Борьба с застройщиками, за Кок-Жайлау. Просто Алматы живет в своем таком отдельном ритме. Алматинцы поднимаются, когда им начинает казаться, что от них что-то зависит. А выборы… Они уверены, что решение примут за них, вместо них. Есть определенное разочарование в этом инструменте, поэтому они обычно не участвуют. И справедливости ради надо сказать, что те же самые выборы с Косановым многое показали… Освобождать Рената ЗАИТОВА большое количество людей пришло. Это же вопрос доверия-недоверия к институту власти, а не вопрос пассивности алматинцев как таковых. Например, очень много людей стали наблюдателями на выборах.

— В тот момент Ринат Заитов был очень убедителен – до сих пор перед глазами драматическая сцена, когда он просил у народа прощения за то, что призывал голосовать за Косанова. При этом он в ту пору выступал как правый политик, например, говорил, что титульная нация должна иметь привилегии перед остальными этносами.

— Ринат Заитов стал заложником своего образа. Я заинтересовался айтысом еще в 2012 году. После жанаозенских событий был айтыс, который прямо вот взбудоражил всех. Критиковали Назарбаева, были очень жесткие оценки жанаозенской трагедии, и после этого я стал смотреть айтыс намного чаще. Тогда Ренат Заитов был настоящим рокером, позволял себе многое, что не все могли сказать в те времена.

Айтыс сам по себе предполагает некий популизм, это такие внутриказахские посиделки, где люди позволяют себе говорить неполиткорректные вещи, которые многие казахи говорят на кухнях, но при этом не скажут нигде на улице. Они понимают, что на кухню не придут чужие, все «свои», можно говорить что угодно. Очень часто поднимают тему, что казахи на своей земле, как сироты, снимают квартиры у русских, например. Это вещь, конечно же, ксенофобская, но элементы ксенофобии там тоже воспринимаются одобрительно. Но при этом это не значит, что люди, послушав акынов, завтра же начнут резать всех русских. Это элемент шоу. Боксеры могут друг друга унижать, но после этого пожимают руки и расходятся. Айтыс это отдушина, можно услышать то, чего никогда не скажут ни по телеканалам, ни в соцсетях, нигде. И Ренат Заитов много чего позволял. Его запрещали, приходилось за него ручаться. И он действительно, может быть, где-то искренне так считает. Он носитель традиции и риторики акынов прошлых веков, грубо говоря: мы — казахи, мы здесь хозяева. Но одно дело сказать, другое дело это все сделать. Я уверен, став президентом, он будет так же ездить на парады в Москву, будет проводить такую же умеренную политику, дружить с китайцами, дружить с россиянами, как это делает нынешний президент.

— Когда вы стали консерватором?

— Я не всегда был таким консерватором. Как раз тогда, когда начинал писать свои первые посты, я был радикальным: всех распустить, всех уничтожить, пусть к власти придут свободные, народ сам, через саморегулирование и инстинкт самосохранения нации, приведет страну к лучшей жизни, ко всему хорошему. Но опыт исторический, опыт современности нам говорит, что это не так. Вернее, далеко не всегда так. Про меня очень часто в последние год-два стали говорить, что я стал государственником, меньше резких высказываний. Но при этом люди не понимают, что начинал я писать лет пять назад, мне тогда было 23-22, а сейчас мне 28. Когда человек уже начинает сам работать, зарабатывать, общаться с разными людьми, понимать, как принимались те решения, нести ответственность, получает больше информации, оказывается, что все устроено гораздо сложнее.

Фото: предоставлено Ильясом Мынжасаровым.

ДЕЛИТЕСЬ СВОИМ МНЕНИЕМ И ОБСУЖДАЙТЕ СТАТЬЮ НА НАШЕМ КАНАЛЕ В TELEGRAM!